Анжелика молилась, преклонив колена, в первом ряду, Сэратар подле нее, Андре – несколькими рядами дальше, Вервен – у входа вместе с остальными сотрудниками миссии, несколькими торговцами, евразийскими португальцами и несколькими офицерами и матросами с французских кораблей, находившимися в увольнительной на берегу. Для основной части французских моряков проводились другие службы, раньше или позже. К радости всех судовых команд, на флоте не было своих священников – священник на борту всегда считался дурной приметой, на любом корабле под любым флагом.
Отец Лео поклонился алтарю, помолился и затем благословил паству. Анжелика глубоко вдохнула и не спеша закончила свою молитву, ожидая, когда Сэратар поднимется с места.
Она уже исповедалась. В тесной кабинке она сказала:
– Простите меня, святой отец, ибо я согрешила.
– Какие грехи совершила ты на этой неделе, дитя мое?
Она услышала в его голосе плохо скрытое нетерпение узнать каждую мысль, не пропустить ни одной мелочи из того, что произошло, – это была ее первая исповедь со времени, когда начались все эти беды.
– Однажды я забыла попросить прощения у Пресвятой Богородицы, когда молилась перед сном, – произнесла она с полным спокойствием, продлевая свой договор с Мадонной и придерживаясь того плана и тех слов, которые придумала когда-то, – и меня посетило много злых мыслей и сновидений, и я испугалась и забыла, что я в руках Божьих и потому мне нечего бояться.
– Да, что еще?
Она чуть заметно улыбнулась, слыша его нетерпение.
– Я согрешила в том, что хотя мой брак правомочен в глазах родных моего мужа, его закона и его церкви, у нас не было времени, чтобы освятить его по канонам истинной церкви.
– Но… но это, сеньора, это не… это не несет в себе греха, вы в этом не виноваты, его забрали у нас. Какие… какие другие грехи вы совершили?
Она старалась как могла не замечать запаха чеснока, прокисшего вина и нестиранной одежды, поднеся к носу надушенный платочек.
– Я согрешила в том, что не смогла убедить сэра Уильяма позволить мне похоронить своего мужа так, как того желал он и, следовательно, я тоже.
– Это… в этом нет греха, дитя. Что еще?
– Я согрешила в том, что не смогла уговорить своего мужа стать католиком до того, как мы поженились.
– И в этом также нет греха, сеньора. Что еще?
Теперь в его голосе слышалось раздражение. Как она того и ожидала. Странно, он больше не приводит меня в ужас и я могу различать все движения души, которые он пытается спрятать. Что это, еще один Божий дар?
– Случилось ли вам… совершали ли вы плотский грех?
Ее глаза сузились, улыбка замерла на губах, и ее презрение к нему стало еще глубже; в то же время она отчасти прощала ему его слабость из-за того великодушия, которое он проявил, когда пришел благословить тот, другой гроб.
– Я была послушной женой в соответствии с учением нашей святой матери-церкви.
– Да, но… но сожительствовали ли вы с ним, не будучи подоба…
– Я была должным образом обвенчана в соответствии с законом моего мужа и поступила, как велит нам истинная церковь, – ответила она, и добавила более резким тоном: – а теперь я бы хотела получить отпущение, святой отец. – Это было против принятых правил, и она ждала, затаив дыхание, готовая броситься вон из исповедальни, если он, тоже вопреки принятым правилам, станет расспрашивать дальше.
– Поскольку… поскольку вы сегодня уезжаете, необходимо убедиться, сеньора, перед тем как дать вам отпущение, в том…
– Я не еду с пакетботом, святой отец. Сегодня – нет.
– О, вы не едете? – Она услышала в его голосе восторг и облегчение. – Тогда… тогда мы сможем побеседовать, дитя мое, подробно побеседовать ко славе Господа. О, как чудесен промысел Божий. – Он дал ей отпущение, наложив лишь скромную епитимью, и она вышла, чтобы присоединиться к остальным прихожанам.
Преодолев это препятствие, она ощутила в себе радость. Мысли бесцельно мешались в голове, но это было нормально. Теперь она могла расслабиться и была довольна собой. Она добилась той цели, которую поставила: Малкольм похоронен здесь, как она того хотела, Горнт запущен в дело, Хоуг вот-вот отправится в путь, Тесс нейтрализована, если на то будет воля Божья.
Бог на моей стороне, я уверена в этом. Он одобряет, я твердо это знаю. Вот только Малкольм… ах, Малкольм, моя любовь, моя любовь…
– Позвольте мне проводить вас домой, Анжелика? – спросил Сэратар, прервав ее грезы.
– Благодарю вас, мсье, – ответила она официальным тоном, – но я сейчас не очень хорошая собеседница и предпочла бы прогуляться в тишине и побыть наедине с собой.
– Нам столько нужно обсудить, прежде чем вы уедете.
– О, я думала, вы уже знаете, что я не уезжаю с пакетботом… доктор Хоуг запретил мне, что очень меня печалит.
Его улыбка стала шире.
– Великолепно! Это самая лучшая новость, какую я слышал за много дней. Не соблаговолите ли отужинать сегодня в миссии, тесная компания, два-три человека – никакого шума?
– Благодарю вас, но опять нет. Может быть в конце недели, если я буду чувствовать себя лучше.
– Четверг или пятница, когда пожелаете. – Сэратар поцеловал ей руку, и она вышла на воздух.
Ветер снова посвежел. Она была рада густой вуали: так ей не нужно прятаться под маской собственного лица. Прохожие печально приветствовали ее, Неттлсмит среди них:
– Нам будет очень жаль расстаться с вами, мэм.
– Благодарю вас, мистер Неттлсмит, но я не еду с пакетботом, по крайней мере сегодня. – Вновь она увидела, как радостно засветилось его лицо, едва она сказала это, и улыбнулась про себя. – Доктор Хоуг запретил мне всякие переезды, что очень печалит меня.
– О! Ну конечно, такое кого угодно опечалит. Не едете, да? О! Ну-у… да, я понимаю вас, о… вы извините меня, мэм? – Он бросился в клуб. Через несколько минут новость облетит все Поселение, и ей больше не придется ее повторять. На набережной она увидела Андре. Он ждал ее.
– Здравствуйте, Андре.
– Я рад, что вы не едете, – просто сказал он.
– А. Новости распространяются быстро.
– Хорошие новости. Мне нужно поговорить с вами наедине.
– О деньгах?
– О деньгах. Как вы изменились, Анжелика.
– В лучшую сторону, я надеюсь. Как вы себя чувствуете, старый друг?
– Старый?.. – Андре чувствовал себя сегодня жалким и усталым. Вчера вечером он навестил Хинодэ, и между ними пробежала тень. И жестокость. Пока она растирала его, он приподнялся и потянулся к вороту ее кимоно, чтобы поцеловать ее грудь, любя ее до потери рассудка, но она рывком отстранилась и запахнула кимоно от него. «Вы обещали не…», – выдохнула она, и его бешеная злоба на себя за то, что он забылся – любое подобное нарушение повергало ее в горе, и на лице у нее появлялось жалобное выражение, как у паршивой собаки, которое бесило его еще больше, – эта злоба превратилась в злобу на нее, и он прорычал: «Прекрати смотреть на меня так, прекрати! Бака!»